Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - Александр Анатольевич Васькин

Молодежь с обожанием смотрела на своего гуру, внимая исходившим от него афоризмам и мудрым мыслям. Ему подражали — например, Асаркан, лишившийся зубов в результате цинги, призывал не лечить зубы: само пройдет! Так некоторые действительно терпели, пока половины зубов не потеряли. Хорошо владея итальянским, Асаркан рассказывал кафейной публике о Риме и итальянском Возрождении. Главное, что никто здесь не проверял документы, не спрашивал: «Товарищ, а вот вы почему здесь в рабочее время сидите? А чего собираетесь?»

Именно Асаркан организовал в кафе выступление Окуджавы, а потом и импровизированный концерт барда в «Современнике». Лысый как бильярдный шар, «плешивый, — вспоминает Брусиловский, — ходивший и в стужу в одном пиджаке, он был великий Воспитатель. Саша вечно что-то затейливо рисовал на конвертах, клеил! Саша обожал чай (наверно, в нем был отзвук лагерного “чифиря”). Саша писал блестящие эссе, рецензии, знал театр до тонкостей. Его похвалы с волнением ждали сытые баре-артисты, режиссеры заискивали. Его приговор был окончательным и обжалованию не подлежал».

Нередко за столиком Асаркана видели беседовавшего с ним писателя Павла Улитина, еще одну богемную звезду «оттепели», не имевшего ни одной официальной публикации. Он тоже использовал салфетки не по назначению — записывал свои мудрые мысли, а Соостера обозначал придуманной аббревиатурой ЛХСС, что расшифровывалось как «лучший художник Советского Союза». Улитин был старше Асаркана на девять лет, успел до войны поступить в московский ИФЛИ, поучаствовать в антисталинском подполье и попасть в итоге на Лубянку. На допросах его изувечили, но до конца не убили, а в 1938 году неожиданно выпустили по состоянию здоровья. Улитин хромал всю оставшуюся жизнь. С Асарканом они познакомились в одной психбольнице — той самой ЛТПБ, куда его вполне обоснованно упекли за попытку пройти в американское посольство (головой надо думать, куда идти!).

Улитин, знавший европейские языки, трудился продавцом в книжном магазине, писал в стол, не раз был объектом обысков, печатался в самиздате и в эмигрантских журналах. Некоторые называют его русским Джойсом. «В прозе Улитина можно уловить отзвук “телеграфного стиля”, яркой новации времен его молодости. Но телеграмма адресована самому себе, а ее ритм звучит примерно так: было-помню-точно помню-точно было… А дальше знаки препинания, сомнения, припоминания», — считает хорошо знавший его Михаил Айзенберг.

Писатель Зиновий Зиник, возмужавший в «Артистическом», вспоминает Асаркана и Улитина, глядя из Лондона: «Они сидели в кафе, где обменивались открытками и письмами, записывали разговоры друг друга, превращая их, как Улитин это делал, в такой монтаж с цитатами из английских классиков. Это была литература, которая официально не существовала. И, с другой стороны, была настолько частью жизни некоторого круга, что она-то и породила как бы новую литературу… Это была смена речи советской, даже антисоветской. Это была ни советская и ни антисоветская, это была другая речь, которая возникала из общения этого круга… Это была Европа внутри этой странной брежневской Москвы… Для Улитина, с его многоязычностью, с его практически родным английским, или для театрала Асаркана, с его итальянским, кафе было внутренней эмиграцией: воображаемым пребыванием в Лондоне, Париже, Риме».

Чрезвычайно интересной выглядит трактовка кафейно-богемного времяпрепровождения как антитезы кухонно-диссидентских разговоров. Если кухня представляется манифестацией гражданской совести, то кафе — поиском нового языка. «Открывая дверь кафе, участники кафейной жизни сознательно говорили “гуд бай” всему советскому, выпадали из истории советской страны. Во всяком случае, так, по крайней мере, им казалось. История советской страны их, в свою очередь, проигнорировала. История мстит тому, кто не желает иметь с ней ничего общего», — считает Зиник, и с ним трудно не согласиться.

Были и те, кто в кафе не любил ходить. Например, Юрий Айхенвальд — фигура, по масштабу равная Асаркану и Улитину. Поэт и переводчик, он с 1949 года сидел в Караганде, затем в той же ленинградской психушке. Закончил в 1955 году пединститут, преподавал литературу в школе, печатался в сам- и тамиздате. Айхенвальд говорил, что «…они вот трепятся, трепятся, а там стукачи, то ли официанты, то ли швейцар».

Богемный философ и писатель Александр Асаркан

Одна из открыток Асаркана

Когда закончились посиделки в «Артистическом»? Как только по Москве началось распространение кофейных автоматов, появившихся и в кафе гостиницы «Москва», и в «Праге». Можно было не сидеть сутками в проезде Художественного театра, а мигрировать от одного кафетерия к другому. «Кафе перестало быть иностранной державой в сердце нашей советской родины, поскольку границы этой державы стали распространяться на любой прилавок с кофейной машиной. Кофеварка была таким же революционным нововведением в московской цивилизации, как и изобретение колеса в цивилизации западной», — пишет Зиновий Зиник. Новым местом дислокации Асаркана стал магазин «Чай» на Неглинке, где установили одну из первых в Москве кофейных машин-эспрессо. А когда утомленная необходимостью эксплуатировать машину продавщица ставила табличку «Закрыто на ремонт», Асаркан шел пить кофе к друзьям, которым он сам перед этим подарил кофеварку…

Существование хоть и короткое время богемного кафе в Москве, безусловно, является феноменом советского быта со всеми его противоречиями. Это потом будут говорить, что сама идея симулировать парижскую жизнь лицемерна, ибо вторична. Илья Кабаков и вовсе назовет проект Соостера и Соболева «утопическим», но тогда ничего подобного и рядом не стояло. Влияние на дальнейшее развитие духовной жизни это кафе оказало огромное. Очень многие художники, писатели, актеры прошли через него, и недаром.

Что же касается кофе, то Александр Асаркан в итоге эмигрирует в Америку, где недостатка в этом дивном напитке никогда не было. Жить он будет в Чикаго на социальное пособие в 600 долларов, большая часть которого уйдет на сигареты. Английский язык выучит по телевизору. Асаркан умрет в 1986-м в один год с Павлом Улитиным. Юло Ильмар Соостер покинет бренный мир в 1970-м, в возрасте сорока шести лет. До нашего светлого времени доживет лишь Юрий Нолев-Соболев, последние годы жизни он отдаст школе современного искусства, которую создаст в Царском Селе. Умрет он в 2002 году…

Много было в городе-герое Москве ресторанов, по их названиям хоть географию изучай, а лучше кухню народов мира — «Ганг», «Баку», «Пекин», «Ташкент», «Арарат», «Центральный». Ресторан «Арагви» особо ценен для советской богемы тем, что спас ее от голодного умирания в 1940-е годы. Мстислав Ростропович вспоминал: «С какой завистью я относился к профессорам Московской консерватории, имевшим так называемую “лимитную книжку” для обедов в ресторане “Арагви”. Они ходили туда и потом возвращались в консерваторию немножко навеселе. С одной стороны, я преклонялся перед ними, но, с другой, мне было горько, потому что очень хотелось есть. А когда я получил первую премию на всесоюзном конкурсе в конце 1945 года, мне тоже дали “лимитную книжку” пополам с пианистом Михновским. В